У Изабель дрогнул подбородок. Вильгельм всегда называл ее своей тихой гаванью, но сейчас она не могла его защитить. Никто из них больше не мог укрыться от этой бури.

Вильгельм чуть не захлебнулся нахлынувшими чувствами.

— Как вы знаете, этот ребенок почти нищий. Половина королевской сокровищницы была потеряна при пересечении Веллстрима, а жители страны настолько разобщены, что источников, откуда можно было бы почерпнуть деньги для заполнения сундуков, нет. Совсем нет. Одному Богу известно, как мы будем собирать средства для оплаты гарнизонов и войска. Я слишком стар, чтобы нести это бремя… Я не смогу… — он закрыл лицо руками, его плечи вздрагивали.

От удивления и тоски Изабель рванулась к нему и крепко обхватила его руками, прижав к себе. Она впервые видела, как он срывается, — и это почти за тридцать лет брака. Происходящее настолько ошеломило ее, что она сама чуть не сорвалась. Ее глаза тоже наполнились слезами. Она обхватила его за плечи и шептала его имя — так она успокаивала своих детей в детской. Она понимала, что на них, раскрыв рты, смотрят люди, что они почти в таком же смятении, как и их хозяин. Глаза Жана блестели тем же влажным блеском. Прижавшись к Вильгельму, она чувствовала, как дыхание с хрипом вырывается из его груди, как он пытается собраться с силами, и ее накрыло огромной волной любви, сострадания и нежности… и ярости, оттого что он вынужден проходить через такие испытания.

Он медленно выпрямился, и это было похоже на то, как раненый, упавший на поле боя, поднимается, потому что если останется лежать, умрет. Он тихо отстранил ее и, все еще тяжело дыша, вытер глаза манжетой.

— Это все? — хрипло прошептал он, обращаясь к троим онемевшим и окаменевшим мужчинам, смотрящим на него. — Вам больше нечего сказать?

Жан громко всхлипнул. Он прижал сжатый кулак к губам.

— Милорд, я знаю, вы считаете, будто на вас взвалили непосильную ношу, но, по-моему, это не так. У вас есть еще порох в пороховницах, — он прочистил горло и вздернул подбородок. — Что может случиться самого плохого? Даже если все, кто вызвался поддерживать вас, передадут свои замки Людовику, ваша честь останется незапятнанной, и милорд Честер был прав: у вас остаются ваши ирландские владения, где вы сможете найти покой. Они достаточно далеко от Англии, чтобы Людовику пришло в голову преследовать вас там. Что вам терять?

Вильгельм снова вытер глаза ладонью и выдохнул.

— Ты прав, — произнес он сдавленным, но крепнущим голосом. — Ирландия может стать моей тихой гаванью, если придется отступать так далеко, — он выпрямился. — Я не дам Людовику добраться до мальчика, даже если мне придется нести его на плечах от острова к острову и просить милостыню.

Слушая его, Изабель не могла понять, действительно ли он верил в то, что говорил, или просто притворялся, чтобы успокоить своих людей.

— Уже поздно, — произнесла она, многозначительно взглянув на рыцарей, — и всем завтра рано вставать. Нам всем давно пора быть в постелях.

Она проводила троих мужчин до двери. Жан замешкался у выхода, было видно, как он волнуется.

— С ним все будет в порядке?

Изабель кивнула с большей убежденностью, чем она чувствовала на самом деле.

— Думаю, да, — ответила она. — Он просто очень устал.

— Он не хотел брать это на себя.

Изабель взглянула на Жана с благодарностью за его заботу.

— Какая-то часть его не хотела этого, — сказала она, — но в нем все еще живет молодой рыцарь, принимавший участие в турнирах, готовый объездить нового коня и сражаться в неизвестных полях. Приходите завтра, тогда и посмотрим.

Закрыв за мужчинами дверь, она достала флягу с «живой водой» из своего дорожного сундука. Вильгельм, сидевший теперь на кровати, наблюдал за ней из-под опухших, полуприкрытых век.

— Я думал, ты даешь ее только тяжело раненным, — проскрипел он.

Изабель вытерла чашу из-под вина рукавом и налила в нее небольшое количество прозрачной чистой жидкости. Ее было нелегко достать, но им как-то удалось раздобыть ее благодаря своим связям с торговцами.

— Верно, но минуту назад ты именно таким мне и казался, — она протянула его чашу. — Залпом.

Он невесело рассмеялся:

— У меня почти нет голоса. Если я это выпью, то больше уже не заговорю.

Спустя мгновение, очевидно набравшись храбрости, он поднес чашу ко рту и быстро осушил ее.

Следующие несколько минут он сипел и кашлял, но, когда перестал давиться, выпрямился и обиженно взглянул на нее.

— Я на такое не соглашался, — прохрипел он.

— Умоляю, прости меня, — Изабель сняла туфли и вуаль и залезла на кровать рядом с ним. — Это развеселит и успокоит тебя.

Она приникла к нему. Вильгельм обнял ее за плечи и запустил пальцы ей в волосы.

— Это плохо, Изабель, — мягко сказал он.

— Я знаю…

Он долго молчал, а потом произнес:

— Думаю, действительно самое темное время ночи — перед рассветом. Если я поверю, что сейчас для нас наступили самые темные времена, тогда я, по крайней мере, буду смотреть, не забрезжит ли на горизонте солнечный свет, и не стану терять веры.

Глава 40

Глостер, март 1217 года

Вильгельм высыпал содержимое кожаного кошелька на стол. Изабель смотрела на драгоценные камни, сверкавшие, как огромные разноцветные дождевые капли. Тут было несколько сапфиров, сравнимых по голубизне с летним небом, которое в полночь становится насыщенным, темно-синим, а иногда бывает цвета морской волны. Рядом с ними блестели рубины, шпинель, топазы и изумруды. Одни украшали кольца, броши и кресты, другие были просто камнями. Несколько из них поражали уникальной огранкой: аметист, в сердце которого горело пурпурное пламя, и бледно-зеленые камни, сияющие, как рассыпавшиеся осколки стекла. Камни вместе с рулонами парчи и золотой ткани прибыли из королевской сокровищницы в Корфе. Это были последние богатства королевской семьи, и Вильгельм использовал их, чтобы платить гарнизону замка и войскам. От роскоши апартаментов в Корфе не осталось и следа, одни голые стены. Королева Изабель яростно противилась, не желая все это отдавать, пока ей не объяснили без обиняков, что она пожертвует либо своим гардеробом, либо шансами сына быть королем.

Белла с Сайбайрой заглядывали через плечо Изабель, зачарованные песней сирен, доносившейся из сундука с сокровищами.

— Это для гарнизона в Дувре, — сухо пояснил Вильгельм.

Изабель бросила быстрый взгляд в сторону своих дочерей. Их отец ничего не знал о неудавшейся попытке проколоть ухо. Они вступили в тайный сговор, решив хранить молчание. У Сайбайры на память о том событии остался легкий белый шрам на мочке уха, а византийские сережки были проданы, чтобы оплатить расходы войск.

Изабель взяла перстень с кроваво-красным рубином размером с ноготь большого пальца кузнеца. Он выглядел величественно, но ему явно недоставало изящества. Белла сморщила нос, показывая, как он ей не нравится.

— Жалеешь, любовь моя? — с улыбкой спросил Вильгельм.

Изабель поежилась:

— Не этого же. Единственное, чего я страстно желаю, это проводить больше времени с мужем, но я уже поняла, что для нас это слишком большая роскошь.

— Я пробуду с тобой ночь и еще один день.

Она поморщилась:

— Ты хочешь сказать, что корка хлеба — это лучше, чем ничего.

— Именно это я повторяю своим людям.

Девочки и их младшие сестры принялись рассматривать ткани. Изабель позволила дочкам восхищаться ими и прикасаться к ним, пока была такая возможность. Даже если они выйдут замуж за самых богатых наследников в стране, такие сокровища им вряд ли достанутся, а завтра Вильгельм с войсками увезет их на юг.

Изабель обвила руку Вильгельма своей, и он ответил ей рассеянной улыбкой. Она могла побиться об заклад, что его мысли уже за много миль отсюда, там, где решаются вопросы, связанные с войной.

— Юг уязвим, пока принц Людовик во Франции собирает новые силы, — сказал он, покусывая ноготь на большом пальце. — Я знаю, что он может вернуться, причем с подкреплением, но если нам удастся вернуть часть земель, ему придется сражаться, чтобы отвоевать захваченное раньше, вместо того чтобы завоевывать новые территории. Если мы не предпримем ответной атаки сейчас, мы уже никогда не сможем этого сделать.